После восстановления иконопочитания именно такая живопись могла бы заполнить образовавшую­ся нишу и долгие годы проходить путь к совершенству. В действи­тельности одна из первых мозаик, воссозданная в Софии Константино­польской, — Богоматерь с Младен­цем Христом и двумя ангелами — ис­полнена непозабытой прелести античного искусства. Патриарх Фотий писал о ней: «Так живо написа­ны красками уста Её; они сжаты и умолкли, как от неизрекаемой тайны, однако пет в них и неподвижного молчания. Видимо, искусство живо­писца вдохновлено было свыше: так верно подражает оно природе». Над­пись над мозаикой гласила: «Изобра­жения, которые обманщики здесь низвергли, благочестивые правители восстановили». Вероятно, это восста­новление былого великолепия было понято и как возврат к былому сти­лю. В послеиконоборческий период неиссякаемый источник античности оживил начавшее увядать древо ви­зантийской живописи.

В то время в Константинополе изготовляли копии с рукописей ан­тичной поры. Одна из них, иллюст­рирующая библейскую историю полководца Иисуса Навина, даже имеет форму свитка, а не книги-ко­декса, хотя свитки вышли из упо-

Иисус Навин и два соглядатая. Свиток Иисуса Навина. X в.

190

требления ещё в IV в. Сохранился в основном рисунок, а краски частич­но осыпались, по это нисколько не умаляет художественных достоинств рукописи. Длинная лента пергамен­та покрыта непринуждённо разбро­санными фигурами и группами фи­гур: воины в античных доспехах выступают в поход, сражаются, при­сутствуют при жертвоприношении... Вся поверхность листа иллюзорно превращена в пространство — сре­ду действия персонажей: слегка на­мечены холмы, деревья, здания; ис­пользование прямой перспективы с уменьшенными фигурами на заднем плане воскрешает приёмы античной живописи. Предположительно, сви­ток Иисуса Навина был изготовлен в книгописной мастерской импера­тора Константина VII Багрянород­ного — страстного любителя книг.

Миниатюры Парижской Псалти­ри (конец IX — начало X в.), очевид­но, также скопированы с александ­рийской рукописи IV в. Каждая миниатюра задумана как самостоя­тельная картина: находится на от­дельном листе и окружена орнамен­тальной рамкой. На первый взгляд миниатюры изображают античные сюжеты: Орфея, играющего на лире, философа в обществе девушки и ре­бёнка... Однако в действительности на первой миниатюре изображён царь Давид, а на второй — молящий­ся в одиночестве пророк Исайя. Прекрасная девушка с покрывалом на голове и опущенным факелом, которая стоит за спиной Исайи, — это олицетворение ночи (поэтому и лицо её, и одежды имеют голубова­то-серый цвет), а маленький ребё­нок символизирует Эроса — утрен­нюю зарю. Пророк просто молится в тот безлюдный утренний час, когда заря ещё не до конца прогна­ла с небосвода тьму ночи.

Чувственной прелестью антич­ности дышат и художественные фор­мы памятника. Царь Давид в светлом коротком одеянии, обнажающем ноги, с лирой на коленях сидит в ес­тественной и свободной позе, полу­отвернувшись от зрителя; столь же непринуждённо облокотилась на его